Мико - Страница 113

113

Сато, подперев руками раскрасневшиеся щеки, слушал с явным удовольствием.

— Она имела надо мной власть, которую я не могу объяснить, до сих пор не могу, хотя, как мне кажется, теперь лучше разбираюсь в подобных вещах. Как вы красноречиво выразились, это было так, как будто “некое жестокое сердце наложило на меня заклятье”!

Она была очень сексуальна, Сато-сан. Я и сейчас не могу до конца поверить, что бывают такие создания. Но тем не менее меня очень сильно тянуло к ней, должен вам признаться.

Наверное, она не была счастлива. Как можно быть счастливой, не зная ничего, кроме любви? Нет, это не Пустота. Мы с вами знаем, что в Пустоте заключается сила, гармония, которая является основой полноты духа.

Но для Юко не существовало ничего, кроме любовной игры. Однажды, когда мы гуляли с ней в Дзиндайдзи в один из апрельских дней, я задумался об этом свойстве ее натуры. Я любил это место больше всех других районов в Токио, потому что часто бывал там в детстве с отцом. Я думаю, оно ему нравилось из-за расположенного там ботанического сада.

Бомбори еще были развешаны на деревьях. Был самый конец ханами, третий из традиционных дней, когда лепестки сакуры опадают. Мы собирались пойти накануне, чтобы застать цветение в полной красе, но Юко плохо себя чувствовала, мы остались дома и весь день смотрели по телевизору старые фильмы.

Мы шли по петляющим дорожкам сада в тот самый, третий день, и мне показалось, будто мы находимся на вершине горы Ёсино в окружении ста тысяч деревьев сакуры, шепчущихся о чем-то своем.

Я никогда раньше не плакал во время ханами. Разумеется, мне много раз доводилось видеть, как плакала моя мать, и однажды я видел слезы на глазах отца. Тогда тоже был третий день, и я, помнится, удивился тому, что он так растроган именно сегодня: ведь днем раньше цветение было красивее.

Теперь плакал я, поняв наконец, что тогда увидел мой отец и чего не видел я — ребенок. Хотя сакура еще не сбросила своих цветов, но она знала, что завтра лепестки опадут, и все это знали, и от этого их прощальная красота еще более увеличивалась, приобретая трогательную хрупкость умудренности этим знанием. Невыразимая печаль, присущая быстротечному мгновению, выявлялась здесь со всей полнотой. Именно тогда мне открылось священное для японцев мистическое знание о благородстве неудачи. Ибо я уверен, что печаль быстротечности пробуждает истинное геройство.

Николас помолчал. Так же как недавно Сато, он был сосредоточен на возвращающихся далеких воспоминаниях. Его захватила возможность облегчить душу.

— Затем случилось нечто странное. Я повернул голову и посмотрел на Юко. Ее прекрасное лицо было обращено вверх к бело-розовому облаку падающих лепестков. Я видел изящную линию шеи, впадинку между ключиц. Две ветки сакуры прицепились к ее шелковой блузке — казалось, что они проросли сквозь нее.

И я увидел, что между этими последними, самыми драгоценными лепестками и Юко есть некое сходство, что она обладает тем же качеством, которое делает столь своеобразной их красоту. Вне любви она не то чтобы не существовала, но в ней поселялась какая-то болезненная неизбывная печаль.

Может быть, отчасти поэтому я и любил ее все эти годы. Может быть, поэтому я вспоминаю о ней чаще, чем о других. Между прочим, однажды, по прошествии времени, я узнал, что мне, единственному, дано было вытеснить печаль из ее сердца.

— Вы говорите о ней в прошедшем времени, мой друг?

— Она умерла зимой тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. Утонула в проливе Симоносэки.

— Ах, — воскликнул Сато. — Такая молодая! Как это печально. Но она сейчас находится с Хэйкэ. “Ками” этого клана мертвых позаботится о ней.

Он опустил глаза и стер краем рукава кимоно капли разлитого на столе сакэ.

Громадное тело Сато казалось неуклюжим и тяжелым, как тело коричневого медведя Хоккайдо.

Между ними лежала пропасть, и в то же время сейчас они были ближе, чем кто-либо на свете. Ибо их объединяла общая печаль, связывающая их словно кровных братьев тем, что было сказано, и еще больше тем, что осталось недосказанным.

Когда Сато вновь заговорил, в его голосе звучала почти отеческая нежность.

— Не кажется ли вам, Линнер-сан, что, если бы эта печаль ушла из ее сердца, вы, возможно, перестали бы ее любить. И что она сама, быть может, не смогла бы жить без нее? Может быть, это утешит вас, когда в следующий раз вы будете думать о ней.

Но Николас уже не думал об этом. Он понимал, что следующим шагом в его исповеди должно быть замечание о необычайном сходстве Акико с Юко. Он попытался найти нужные слова, но у него ничего не получилось. Его горло было как будто парализовано.

В открытой двери комнаты мелькнула тень, и Николас на мгновение увидел мощный силуэт Котэна. Проверяет, все ли в порядке с его боссом, подумал Николас. Не придушил ли я его и не вырезал ли древний китайский иероглиф на его щеке. Николас внутренне содрогнулся, возвращаясь в настоящее. Сейчас он и Сато были в мире, свободном от мести и загадочных убийств.

Напротив него Сато поднялся на ноги.

— Идемте, мой друг. — Он сделал ему знак рукой и, споткнувшись о татами, нашарил и открыл фусума в дальнем конце комнаты.

В комнату влетел ночной ветерок. Следуя за Сато, Николас очутился на белой галечной дорожке, казалось, светящейся в лунном свете. Вокруг него трепетали темные пионы, испуская сладкий томный запах, колыхались ирисы и шток-розы. Дальше виднелись хризантемы, окружавшие самшитовое дерево. Сато остановился посреди сада, его грудь поднималась и опускалась, жадно вдыхая свежий воздух. Сильный ветер унес остатки токийского смога. А дальше, за самшитовой рощей, небо было расцвечено неоном в желтые и розовые цвета.

113