Мико - Страница 163

163

В ресторане Сайго, ни слова не говоря, долго и без всякого энтузиазма ковырял в своем сасими и салате из редьки. Жизнь вокруг них кипела непрерывными взрывами бурной пьяной веселости, как будто все эти люди, много и тяжело работавшие в течение недели на огромных заводах, окружавших город, испытывали потребность вместить недельную норму выпивки в один вечер.

Вокруг себя Акико видела множество женщин той же профессии, к которой принадлежала и ее мать. Конечно, другого уровня, но по сути это было одно и то же. Наблюдение за ними вызвало в ней странное ощущение, как будто она снова в фуядзё и снова наблюдает через щели в стене спальни за постепенно уходящей ночью.

И еще она думала, что даже если бы все сложилось по-другому и ее мать стала бы изысканной и утонченной женщиной, все равно эта изысканность оставалась бы лишь фасадом, а в глубине души она ничем не отличалась бы от этих женщин, У которых не было ни достойного социального статуса, ни чести — главного товара всех японцев.

У Икан не было ни семьи, ни предков, честь которых она могла бы хранить, ни мужа, чья поддержка помогла бы ей обрести достоинство. У нее была Акико, но эта ответственность была слишком велика для нее.

Ведь у нее, так же как у этих женщин, не было будущего, в котором нашлось бы место ребенку, в котором он мог бы расти, развиваться, искать себя.

— Акико-сан!

Она возвратилась к яви, к Сайго.

— Да?

— Почему ты не сделала этого?

Она поняла, о чем он спрашивал, но, может быть, лучше, если он сам скажет все.

— Я не понимаю, о чем ты, Сайго-сан.

На мгновение он задумался.

— Ты могла побороть меня. Но ты не сделала этого.

Она покачала головой.

— Пожалуйста, поверь мне. Я не могла этого сделать.

— Я почувствовал.

Ее темные глаза устремились в тень его глаз.

— Наверное, в тот момент ты больше всего тревожился о том, чтобы не быть побежденным в присутствии своих товарищей. Честь руководила тобой, это твое оружие и твоя слабость. Разве я могла побороть тебя?

Теперь, три недели спустя, ступая по занесенным снегом дорожкам между рядами спящих мандариновых деревьев, ожидающих следующей весны, Акико знала, что она выбрала верный путь.

“Мити”. Это японское слово обозначало “путь”. Но оно также могло значить и “путешествие”, и “долг”, и “непонятный”, и “чужой”.

Акико вдруг остро почувствовала первозданную слитность всех слов и значений, будто она была первым человеком на Земле. Впрочем, ее жизнь с Сайго постоянно была окрашена этой таинственной неуловимостью, и было невозможно сказать, где кончалось одно и начиналось другое.

В молчании они прошли мимо высокого бамбука. Одно старое растение тяжело склонилось под глянцево-ледяной снежной шапкой.

Казалось, оно вот-вот упадет под тяжестью своей ноши. Но нет. Порыв ветра заставил бамбук качнуться, и, такова уж упругая природа дерева, спружинив, как бы в изящном поклоне, он сбросил отягощавшее его бремя. Снег сверкающими брызгами наполнил холодный воздух, оседая причудливыми формами. И словно пробудившись от сна, бамбук легко выпрямился, освободившись от гнета.

Они шли, вжав головы в плечи, засунув руки в карманы, а ветер свистел над их головами.

Дойдя до густой сосновой рощи, они наконец укрылись от ветра в укромном уголке. Внизу, слева от них, шумела река. С того места, где стояли Акико и Сайго, нельзя было разглядеть ни индустриальный комплекс за Кумамото, ни даже маячивший вдали вулкан Асо с плюмажем из пемзы и горячего пепла. На мгновение показалось, что можно быть отторгнутым от всего, что составляет привычную структуру жизни.

Прислонившись спиной к искривленному стволу старого дерева, Сайго, скользнув вниз, опустился на корточки. Акико присела справа, рядом с ним. Не поворачиваясь к ней, он продолжал смотреть прямо перед собой на ломаную линию скрещенных ветвей, белых под снегом и льдом.

Акико глядела на его гордый профиль. Как бы то ни было, он оставался для нее загадкой. Впрочем, она подозревала, что загадкой он был и для самого себя. Хотя он был склонен к самоанализу, может быть, в большей степени, чем это свойственно людям его возраста, его стремление разобраться в себе не было самокопанием. И Акико думала, что сжигающее его пламя ненависти может быть обуздано им самим. Но вместе с тем она опасалась, и, по-видимому, справедливо, что, если ненависть погаснет в Сайго, он просто погибнет. Она была основной его пищей, материнским молоком для его духа.

Акико подозревала, что зло владело им. Но тем не менее ее тянуло к нему. Было ли это вопреки или вследствие него? Находясь рядом с ним, она испытывала страх, будто вирус, поразивший его душу, был заразен. Но в то же время она ощущала, как крепнет ее дух.

С Сайго она чувствовала свою принадлежность времени и месту. Дух Сайго был духом человека вне закона, но не изгнанника, каким всегда чувствовала себя она. У изгнанника нет ни социального статуса, ни достоинства, ни чести. Она вспомнила гейш, которых увидела той ночью в ресторане, с черными щелкающими зубами и неестественно белыми лицами, покрытыми рисовой пудрой; она вспомнила те чувства, которые испытывала, разглядывая их.

Потом Акико подумала о том, как редко вспоминает она Икан; в этих воспоминаниях было что-то болезненное, будто она боялась высвободить в себе какое-то ужасное, внушающее отвращение существо. Несмотря на то что Акико давно покинула дом Икан, она не могла избавиться от чувства безграничного презрения к куртизанкам. Разве не была Икан рабой? Разве могла она, работавшая в богатом благополучном районе, рассчитывать на замужество? Было ли в этой жизни место достоинству, чести?

163